Трагедии маленьких девочек..

Мы ехали туда на машине – поэтому я и думала, что это далеко, за городом.

Потом выяснилось, что рядом есть метро. Это была Москва. Но всё привычное осталось в другом измерении: дом, школа, друзья – связь прервалась, будто ты на обратной стороне земли.

В конце весны папа получил на меня путевку в санаторий, и хоть в это время гастрит не обострялся, но меня забрали из школы, каникулы начались рано, и этому я радовалась, не осознавая, что меня ждет.

В тринадцать лет в любом новом месте у тебя обязательно будет компания. Вас объединяет уже то, что вы – дети. Это общий знаменатель.

В нашем уродливом санатории были дети из других городов, их привезли лечиться, но никто не был похож на больного. Все язвенники получили путевки в то время, когда появилось свободное место, а не тогда, когда это необходимо.

Душ шарко, массаж живота, водянистая диетическая еда, и то, что все обожали, единственная радость, – кислородный коктейль, сладкая пена в жестяной креманке.

“Я пережевываю еду сорок раз”, - говорила девочка, с которой я вроде бы подружилась.

Такая, знаете, блондинка с курносым носом. Не красивая, и не хорошенькая, но у нее были уже замашки великосветской шлюхи – насколько это возможно в исполнении подростка.

У девочки были несимпатичные родители – они запомнились лишь ощущением, неприязнью, пониманием, что они – чужие, грубые, простейшие. Дух крестьянской суровости.

Девочка имела претензию на лидерство – она умела флиртовать, одновременно была и прилипчива, и недоступна.

Это вызывало ревность, но больше всего раздражало, что она не была ни красива, ни обаятельна, с наглым видом говорила нечто скучное, интересное ей самой лишь потому, что нравился звук своего голоса – но все её слушали, потому что она была напориста и самоуверенна, как трактор.

Она позже всех выходила с обеда – потому что маниакально пережевывала эту диетическую еду сорок раз, гордилась этим, и не испытавала угрызений совести за то, что все ее ждут.

Соревноваться с ней было не интересно – мальчики в санатории было убогие, того не стоили. К тому же та блондинка жилы рвала, чтобы заполнять собой все пространство – поэтому я и еще две девочки откололись от сообщества.

Одну из них я совершенно не помню – запечатлелась только ее роль в этой истории.

Вторая была темноволосая, коренастая, из другого города. В ней словно ощущалась обреченность на грустную жизнь без всплесков. Покорность судьбе – будето она уже вообразила учебу в третьесортном институте, откуда она выйдет, освежив в памяти романы Толстого и пьесы Чехова; где она будет учить английский, но лишь забудет то, что знала; и где получит бесполезную профессию, которая ей не пригодится. Она выйдет замуж за первого, кто предложит, ничуть не задумываясь о том, чего хочет от личной жизни, родит ребенка, к которому будет равнодушна, но который будет символом того, что в её жизни есть какой-никакой смысл. Она так и не решится завести любовника – сначала ей будет страшно, а потом отчаяние станет таким призрачным, что не будет стоить усилий.

Конечно, все это не приходило мне в голову. С этой девочкой мы ходили в местный универсальный магазин, и разглядывали уродливые пальто советского производства.

Ездили на ВДНХ. Мне казалось, что я еду туда из другого города – все было непривычным: и станция метро, и маршрут, и моя компаньонка.

В метро мы заметили красивую женщину лет, возможно, тридцати пяти или сорока, – непривычно для того времени стройную, подтянутую, сексуальную, модную.

Сейчас тридцать пять – девушка, а тогда в этом возрасте жизнь женщины была закончена.

Женщина была прекрасна – и мы пялились на нее с завистью и восхищением.

- Женщину выдают руки, - шепнула мне девочка со знанием дела.

В ее словах было превосходство – она знала, как разрушить этот миф, как развеять магию, показать, что все лишь дым и зеркала, чуда нет.

Я смотрела на руки этой женщины – и не видела в них ничего плохого. Мне она так понравилось, что стало обидно – какие бы секреты не выдавали ее руки, она все равно оставалась красавицей, и я хотела быть такой, это с ней мне хотелось дружить, а не с моей спутницей с тяжелыми деревенскими щиколотками.

Мне показалось, что весь этот санаторий, ровесники, их родители, грубоватые медицинские сестры – это все словно одна из моделей мира, неудачная, отправленная на чердак, затхлая и подгнивная.

Видимо, на меня все это странно повлияло – я вдруг стала плести интриги. Смысла в них не было – я просто говорила подружкам гадости друг о друге. Я и сама осознавала, что веду себя странно, но не могла остановиться.

Однажды эта девочка с темными волосами пришла ко мне со скандалом. Та другая подружка передала ей мои высказывания.

Не успев еще испытать стыд разоблачения, я почувствовала невероятное облегчение.

Со мной рассорились, объявили бойкот, но я была первый раз немного счастлива в этом унылом месте.

Пусть последнюю неделю из трех я провела изгоем – но мне нравилось им быть, мне было проще терпеть этот санаторий самой по себе, только со своими мыслями и чувствами, не делить их с людьми, которые меня не вдохновляи.

С того времени я начала часто смотреть на свои руки и размышлять – что хотят увидеть в тебе люди, способны они на восхищение или только на зависть?

Мне хотелось быть похожей на ту женщину из метро – так же стоять одной, быть красивой, носить интересную одежду, и чтобы все это защищало от мира мелких, серых, обреченных людей, которые радуются малейшим твоим недостаткам.

Которые не способны влюбляться в прекрасное, а лишь пытаются его разрушить – разбить на части легенду и собственные надежды на то, что их жизнь не будет такой дрянью, как они ожидают. 

©

Что сказать семилетней девочке:

«Никто, кроме тебя самой, не знает, как тебе жить правильно»

«Люди — разные. И далеко не все умные и добрые. Ты можешь встретить людей глупых, озлобленных, слабых — и поэтому хитрых. Не слушай, что люди говорят — смотри, что они делают. Верь в дела, а не в слова».

«Мир не обязан быть удобным.

Не всё зависит от тебя — половина ответственности на Мире/Боге.

Делай, что должна, и пусть будет, что будет».